Жизнь пенсионерская

 

Люба ушла с работы в 54 года и пенсию начала получать только через год. Моей пенсии, конечно, не хватало на то, чтобы одеть и накормить четырех человек, заплатить за квартиру и коммунальные услуги и т.д. Поэтому, уйдя на пенсию, я тут же начал заниматься с абитуриентами и студентами, и этот заработок позволял нам хоть как-то держаться на плаву (как инвалид ВОВ я не облагался налогом за эту деятельность). Я и раньше делал это, но теперь, когда появилось много свободного времени, количество моих учеников значительно возросло. А в 1978 году и Люба стала получать пенсию, и мы сразу «разбогатели». Так незаметно пролетело еще два года.

Летом 1980 г. произошла пренеприятнейшая детективная история. У нас были две шотландские овчарки (колли), а у наших друзей – Тамары и Бориса Крячко – была сибирская лайка по кличке Буран, которая часто гуляла в нашем дворе (Крячко жили в многоэтажном доме). Тамара Николаевна работала на Ровенском мясокомбинате, и ее муж на своем «Москвиче» часто привозил оттуда субпродукты, которые выдавались за символическую плату работникам комбината, имеющим  кошек и собак. Однажды, когда Боря был занят, Тамара попросила меня подъехать на моих «Жигулях», которые мы недавно приобрели, к мясокомбинату и забрать эти «мясопродукты». «На недельку хватит и нашему Бурану, и Вашим псам», - сказала она. Я взял с собой Мишу, и мы поехали. В назначенное время Тамара вынесла картонный ящик с собачьей едой, мы погрузили его в багажник и поехали домой. Примерно в 100 метрах от комбината нас остановили двое мужчин в штатском, от которых несло перегаром, издали показали свои удостоверения работников милиции, после чего один из них уселся за руль, приказав мне пересесть на заднее сиденье, и повез нас на территорию мясокомбината. Там какой-то рабочий выгрузил из багажника злополучный картонный ящик, а нас, как опасных преступников, завели в какую-то комнатушку и начали «допрос». Я заявил, что на территории комбината я не был и ничего оттуда не вывозил, что они не имели никаких оснований для нашего задержания и все их действия противозаконны. Я настойчиво требовал пригласить Тамару Николаевну, которая вынесла нам этот ящик, и если ее действия были противоправными, то предъявить претензии ей. Но они, не объясняя причины, это мое требование проигнорировали.

Потом мне предложили присутствовать при взвешивании нашего «ценного груза» (его оказалось 15 кг). И кладовщик, который взвешивал, тихо мне сказал: «Не волнуйтесь! Эти хлопцы просто хотят выслужиться и доказать, что не даром едят свой хлеб. Эти 15 кг «мяса» для работников мясокомбината стоят 75 копеек (по 5 копеек за 1 кг), и Тамара Николаевна, уважаемый на комбинате человек, безусловно внесла в кассу эти  копейки».  После этого мне стало совершенно ясно, почему эти мерзавцы упорно не желали вызывать Тамару.

Они приказали мне написать объяснение, я его написал, подробно изложив все, как было, и в конце назвал действия этих «блюстителей порядка» самоуправством. После этого нам было разрешено ехать домой.

Хотя я в это время был уже на пенсии, но на партийном и профсоюзном учете оставался в институте, поэтому меня не слишком порадовало обещание направить докладную о нашем задержании в городской отдел милиции и в институт.

Вечером к нам пришли Тамара и Борис за собачьим кормом, и я подробно рассказал им о происшедшем. Конечно же, Тамара заплатила эти несчастные 75 копеек. Возмущенная, она тут же, у нас, написала заявление на имя начальника горотдела милиции, и мы договорились вместе пойти к нему на прием.

Через день мне позвонили из парткома института и пригласили зайти. Подлецы сработали оперативно! Когда я пришел в партком, там уже находился и ректор института Степан Тихонович Вознюк. Первым вопросом, который задал мне первый секретарь парткома Валерий Васильевич Лутаев, было: «Абрам Маркович, что Вас в два часа ночи понесло к мясокомбинату?» Я ему ответил, что в два часа ночи я, как и большинство порядочных людей, спал, а около мясокомбината был в два часа дня, т.е. в 14 часов. Валерий Васильевич показал мне докладную, в которой эти подонки (иначе их не назовешь!) сообщали, что я с сыном в 2 часа (а не в 14) вывозил с территории мясокомбината мясопродукты (что это корм для животных, также не было указано). Я рассказал им подробно, что произошло на самом деле, что мы не только ничего не вывозили с территории мясокомбината, а вообще на этой территории не были, пока нас туда насильно не привезли «стражи порядка». Докладная была сплошной ложью, и Валерий Васильевич и Степан Тихонович это поняли. Да и знали они меня достаточно хорошо, чтобы заподозрить в воровстве костей для собак (мы их называли «калтыками»).

Я решил этого дела так не оставлять, считая, что фальсификаторы должны понести наказание. В городском отделении милиции работал в это время мой бывший студент Вячеслав Степанович Грищук, и я решил зайти к нему на работу и попросить помочь мне с Тамарой попасть на прием к начальнику горотдела милиции. Грищук был рад встрече со мной и, услышав, в чем дело, пообещал, что не только организует мне встречу с начальником, но и сам до этой встречи поговорит с начальником и объяснит ему, кто есть кто. Поэтому, когда я и Тамара пришли на прием со своими заявлениями, он внимательно их прочитал – и извинился за поведение  своих сотрудников, пообещал, что они будут строго наказаны. «Я сегодня же сообщу в институт, что обвинение в незаконном вывозе мясопродуктов с мясокомбината с А.М. Саксонова снято Городским отделом милиции», - добавил он.

На этом эпопея, связанная с Ровенским мясокомбинатом, была закончена, а наши собаки Томи и Лота еще долго лакомились костями, которые Боря спокойно продолжал нам привозить.

 

Было в 1980-м году и приятное событие: 4 октября мне исполнилось 60 лет. Время летит быстро – ведь, казалось, совсем недавно отмечали мое 50-летие. Как и при уходе на пенсию, я собрал своих друзей и бывших коллег. Было очень приятно, что на кафедре и в институте меня не забыли. Было произнесено много тостов, все кафедры факультетов, на которых я работал, прислали свои адреса. Было очень волнительно читать эти поздравления, в которых было написано много теплых и душевных слов в мой адрес.

В 1981 г. Лиза окончила школу и поступила на экономический факультет УИИВХ, а в 1982 г. окончил ту же школу и Миша. Мы в 1980 г. купили «Жигули», и Миша, в 15 лет сев за руль, решил, что шофер – самая хорошая специальность. Поэтому, занимаясь в Учкомбинате (тогда каждый десятиклассник должен был раз в неделю посещать занятия в Учкомбинате, чтобы по окончании школы получить какую-нибудь специальность), он выбрал класс, где готовили шоферов. Вместе с аттестатом зрелости он получил права на вождение грузовых автомашин. Все наши попытки уговорить его поступить в один из ВУЗов оказались безуспешными – учиться в институте он не захотел и после окончания средней школы пошел на курсы в автошколу и после ее окончания получил права других категорий.

 

Служба Миши в армии

 

Быстро пролетели еще два года, никаких важных событий, заслуживающих особого внимания, за это время в нашей жизни не произошло. А 8 мая 1984 г. Миша получил из военкомата повестку о призыве в армию. В это время шла война в Афганистане, и мы, конечно, очень боялись, как бы его туда не отправили. Но мне в военкомате объяснили, что, к счастью, направить Мишу в Афганистан они не могут, даже если бы очень захотели: он носит очки, а туда посылают только солдат без особых примет. Мы успокоились (вот уж, действительно, не было бы счастья, так несчастье помогло!). А я решил - если Афганистан исключен, то пусть едет служить туда, куда направит его военкомат. Мне, фронтовику, не к лицу предпринимать что-либо для того, чтобы облегчить сыну службу в армии.

12 мая мы устроили проводы. Провожающих был полный двор, происходило все так, как и положено в таких случаях. Но у меня в самый разгар проводов прихватило сердце, и скорая помощь отвезла меня в кардиологическое отделение центральной городской больницы.

Так что прощаться с Мишей мне пришлось там же, в кардиологии, а Люба с друзьями на следующий день посадили его в Здолбунове (между прочим, это место, где он родился) в поезд, который отправился в неизвестном ни для призывников, ни для нас направлении.

Довольно долго от него не было никаких известий и только в середине июля мы получили, наконец, письмо, в котором он сообщал, что служит водителем грузовой машины в роте погранвойск противовоздушной обороны на границе с Турцией. Сообщил он нам и свой адрес: Грузия, Аджарская АССР, Зугдидский район, поселок Анаклия.

Наша переписка была довольно регулярной, он писал, что чувствует себя нормально, что в их части нет даже такого понятия, как дедовщина, что службой он доволен, но скучает по дому. Мы посылали ему каждый месяц «на мелкие расходы» немного денег, а в конце октября решили навестить и вместе отпраздновать его 19-летие. Из Ровно на самолете добрались до Батуми (тогда еще из ровенского аэропорта можно было улететь во многие города Советского Союза), а из Батуми без труда добрались и до поселка Анаклия. По телефону связались с частью, где служил Миша, сообщили, что приехали его родители, и попросили командира роты отпустить его на несколько дней, чтобы повидаться с нами и отпраздновать его день рождения. Командир роты пошел нам навстречу, и несколько дней мы провели вместе, а 4 ноября выпили за его здоровье и за то, чтобы ему хорошо служилось. Мы были очень довольны, что застали его здоровым, бодрым и в хорошем настроении. Эти несколько дней пролетели очень быстро, а расставаться совсем не хотелось. Особенно тяжелым было прощание для Любы, она не смогла удержать слез.

Между прочим, прожив неделю в Анаклиа, мы еще раз убедились в гостеприимстве людей, как теперь говорят, «кавказской национальности». Когда мы, в первый раз после приезда, зашли пообедать в кафе, то к нам вышел заведующий этого заведения с бутылкой хорошего грузинского вина, сел за наш столик и поинтересовался, откуда мы и что привело нас в их село. Мы рассказали ему о цели нашего приезда, и он, разлив вино в бокалы, произнес тост: «Выпьем за то, чтобы ваш сын, закончив армейскую службу, целым и невредимым вернулся в отчий дом». Нас потчевали прекрасными грузинскими  блюдами, угощали не только вином, но подавали на стол виноград и разные южные фрукты. А когда мы встали из-за стола и хотели расплатиться за выпитое и съеденное, то услышали от нашего собеседника: «Сегодня вы мои гости, и я вас угощаю. Когда я приеду к вам на Украину и мы встретимся, угощать будете вы». В дальнейшем мы за обеды, конечно, платили сами, но обслуживали нас всегда по высшему разряду.

И мне вспомнился похожий случай, когда однажды  мне понадобилось съездить из Железноводска в Пятигорск и я оказался в такси с двумя молодыми грузинами. Когда я вынул деньги, чтобы расплатиться за поездку, один из них, взяв меня за руку с кошельком, сказал: «Положи свой кошелек в карман, из разговора с тобой мы поняли, что ты с Украины, - значит, ты наш гость, а гости у нас не платят».

10 ноября мы сели в Батуми в самолет и в тот же день прилетели обратно в Ровно.

Скоро мы остались вдвоем с любой: Лиза, окончив три курса института, вышла замуж и уехала с мужем в Якутию, в поселок Усть-Нера. Конечно, мы очень переживали, что она бросила институт и оказалась так далеко от нас. 6 марта 1985 г. у нее родился сын, которого назвали Ильей, и мы стали дедушкой и бабушкой.

В первых числах января мы получили телеграмму: «Миша лежит в госпитале, не работает правая рука, вылетайте немедленно. Друзья». Лечу в Батуми, застаю Мишу в гарнизонном госпитале. Его общее состояние удовлетворительное, но правая рука не работает. Лечащий врач, невропатолог Григорий Николаевич Пряников, заверил меня, что ничего страшного нет, рука будет работать, но лечение продлится 3-4 недели. Посоветовал подкармливать Мишу фруктами, медом и витаминами.

Гостиница, в которой я остановился, была в 100-150 метрах от госпиталя, и я имел возможность посещать Мишу несколько раз в день и кормить его свежими продуктами. Любе я звонил очень часто и, чтобы она не волновалась, уже в первые дни моего пребывания в Батуми сообщал ей, что рука Миши работает, а я не улетаю домой потому, что хочу побыть с ним, пока его не выпишут из госпиталя. К концу месяца рука, действительно, заработала, 4 февраля его выписали из госпиталя, и я после месячного пребывания в Батуми улетел домой.

Однако на этом эпопея с Мишиной рукой не закончилась. Через полтора месяца мы снова получаем телеграмму от его друзей, в которой сообщается, что у Миши опять проблемы с рукой, что он находится в санчасти бригады и ждет моего приезда. Опять лечу в Батуми – и выясняю, что невропатолог Пряников сам находится на лечении в окружном госпитале и Мишу в гарнизонном госпитале лечить некому. В санчасти же, где он лежит сейчас, есть только хирург и терапевт. Что делать? Иду на прием к полковнику, командиру бригады. Он меня любезно принял, и я рассказал ему, что прилетаю сюда уже второй раз по поводу болезни сына, что сейчас сложилась ситуация, когда в гарнизонном госпитале лечить его некому, и я боюсь, что сын останется инвалидом. Если же ему предоставят отпуск, то у меня есть возможность положить его в Ровенский гарнизонный госпиталь, где есть хорошие невропатологи и инфекционисты.

Комбриг оказался очень порядочным человеком и сказал, что у него тоже есть дети, что он мне сочувствует, понимает мою озабоченность и тревогу. Он при мне позвонил командиру роты, и тот согласился поощрить Мишу за хорошую службу отпуском. Мой разговор с полковником состоялся утром, а к 16.00 все необходимые документы, в том числе и проездные, были готовы. Оставалось только экипировать Мишу: ведь он лежал в санчасти, и его вещи находились на складе. Когда назавтра старшина принес его одежду, то у меня был настоящий шок: это была одежда бомжа, а не солдата Советской Армии – какие-то старые кальсоны и нижняя рубашка, грязные хлопчатобумажные гимнастерка и брюки, ватные брюки не первой свежести и видавший виды бушлат. Миша объяснил мне, что когда он в прошлый раз, 4 февраля, выписывался из госпиталя, то как раз в это время в его часть из Батуми отправлялась машина. В спешке одели его в это первое попавшееся старье, пообещав, что в ближайшее время кто-либо из офицеров его части, кто поедет в Батуми, заберет оставшееся в госпитале обмундирование и привезет ему. Но прошло полтора месяца, а обмундирования своего он так и не получил. Мише ничего не оставалось делать, как отдать госпитальную одежду и нацепить на себя то, что принес ему старшина, после чего мы отправились к начальнику вещевой службы бригады. Им оказался совсем молоденький старший лейтенант. Я объяснил ему цель нашего свидания с ним: сыну предоставили отпуск, мы назавтра должны улететь на Украину, надо ему выдать нормальное обмундирование.

Пока Миша рассказывал ему о происхождении своей нынешней одежды, он усмехался, перебивал его дурацкими вопросами, ёрничал. И когда он ехидно спросил Мишу: «А трусы свои ты нигде не оставил?», я не выдержал и взорвался. Я вытолкал сына из комнаты и, обращаясь к старшему лейтенанту, не слишком тихо сказал: «Вы мальчишка, кто дал Вам право так разговаривать с солдатом? Вы даже не постеснялись унизить и оскорбить его в присутствии отца – между прочим, офицера, инвалида Великой Отечественной войны. Таких, как Вы, надо гнать из армии, и если Вы сейчас же перед ним не извинитесь, то я помогу Вам освободиться от погон». Наступила долгая мертвая тишина. Затем он позвал Мишу, извинился перед нами, пригласил старшину и приказал ему выдать Мише новое обмундирование.

23 марта мы без всяких приключений приземлились в Ровенском аэропорту. Пару дней сын отдыхал дома, а я за это время договорился с руководством военного госпиталя о его госпитализации. 26 марта Мишу положили в неврологическое отделение, где он пробыл до 29 апреля. Рука плохо поддавалась лечению, поэтому 29 апреля его перевели в инфекционное отделение, откуда только 23 мая его выписали в часть.

А 10 июня я, выходя из автобуса, неловко прыгнул с подножки и порвал ахиллово сухожилие на правой ноге. 11-го мне была сделана операция, и я около месяца пролежал в травматологическом отделении центральной городской больницы, а потом еще лечился амбулаторно. В начале августа я был госпитализирован повторно в связи с инфильтратом в области сухожилия и опять пролежал в больнице больше месяца. Сначала ходил на костылях, затем с помощью одного костыля и только перед своим днем рождения в октябре «перешел» на палочку. Свое 65-летие я отметил скромно – как-то было не до торжеств!

Когда Миша выписывался из Ровенского госпиталя, лечащие врачи уверяли нас, что рецидивов больше не будет, и мы спокойно ждали его демобилизации в июне 1986 г. Но… не тут-то было! 10 октября мы в третий раз получили сообщение из Батуми, что Миша находится в гарнизонном госпитале, у него опять проблемы с рукой. В четвертый раз лечу в Батуми (в первый раз мы летели с Любой в конце октября 1984 г., чтобы отпраздновать Мишин день рождения, и не подозревали, что мне еще не раз придется здесь побывать совсем не по радостным поводам). Останавливаюсь в «моей» гостинице, «колдыбаю», опираясь на палочку, в госпиталь. Оказывается, Миша лежит в госпитале уже две недели, но сначала не хотел нам сообщать, надеясь на скорое выздоровление. Тем более, что на сей раз лечит его все тот же Пряников, которого знала вся Аджария, - прекрасный невропатолог и хороший человек.

Но рука никак не поддавалась лечению, и Пряников честно сказал мне, что не понимает, почему она не работает. Он ждал со дня на день, что она начнет подавать признаки жизни, но… проходили дни, недели, а рука оставалась неподвижной. Очень тяжело было все это видеть, не спать ночами, смотреть на солдат, которые ходят рядом, размахивая обеими руками, бояться, что Миша останется инвалидом.

Пряников разрешил мне забирать Мишу из госпиталя к себе в гостиницу каждое воскресенье. Он приходил в субботу вечером, а в понедельник возвращался восвояси. Прошел месяц со дня моего приезда, но, к сожалению, все оставалось по-прежнему. Гостиница, где я жил, была новая и еще не была телефонизирована, и, хотя в каждой комнате был установлен телефонный аппарат, позвонить по междугороднему талону можно было только из кабинета администратора. Это был единственный действующий телефон в гостинице, и я, пользуясь любезным разрешением женщины-администратора, часто звонил Любе и ташкентцам. В одном из разговоров с сестрой я подробно рассказал о том, что, несмотря на все принимаемые меры, Мишина рука уже в течение полутора месяцев не работает и неизвестно, заработает ли она вообще. Присутствующая при этом разговоре администратор извинилась, что оказалась невольной свидетельницей нашего разговора, и рассказала мне следующее. В гостинице, в 14-м номере, уже долгое время проживает дипломированный врач из Киева Борис Яковлевич Тульчинский. Он демонстрирует разные психологические опыты, а кроме того, вылечил в Аджарии сотни людей от заикания, нервных потрясений и других неврологических заболеваний. Его знают и уважают не только в Аджарии, но и далеко за ее пределами. «Обратитесь к нему, - может быть, он и вам поможет», - сказала администратор.

Я поблагодарил ее и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, побежал на трех ногах по указанному адресу – в 14-й номер. Я застал Бориса Яковлевича за завтраком, извинился за вторжение и сказал, что пришел по рекомендации администратора. Рассказал ему о своей беде, но в ответ услышал: «К большому сожалению, я через час улетаю в Новосибирск на гастроли, внизу нас уже ждет такси. Мне кажется, что я смог бы помочь Вашему сыну: из Вашего рассказа я понял, что это болезнь из тех, с которыми мне уже приходилось сталкиваться и которые поддаются лечению. Жаль, что Вы «нашли» меня так поздно».

На улице был туман, моросил дождь, и я, прощаясь, произнес: «Нелетной Вам погоды! Хотя бы на одни сутки!» Переживая, что упустил такой шанс, я пошел к Мише в госпиталь, пробыл с ним целый день и, поскольку это была суббота, вечером забрал его к себе в гостиницу. Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Миша уснул, а я лег в постель и стал читать свежие газеты.

И вдруг часов в 11 вечера раздался стук в дверь моего номера. Открываю – и передо мной стоит ассистент Бориса Яковлевича! «Бог услышал Ваши молитвы, - сказал он. – Рейс отложен на сутки из-за погодных условий, и Борис Яковлевич просил Вас привести к нему в номер Вашего сына к 8 часам утра». Я поблагодарил его за это неожиданно приятное сообщение и заверил, что ровно в 8.00 мы будем у Бориса Яковлевича. Всю ночь я не сомкнул глаз, рано утром разбудил Мишу, и в 8.00 мы были приняты Тульчинским. Вспомнив мои слова «нелетной Вам погоды», он засмеялся и сказал: «Наверное, все же есть Бог на свете, Абрам Маркович».

Затем он попросил Мишу раздеться до пояса, усадил его в кресло и начал медленно ощупывать пальцами шею, позвоночник, грудную клетку, обе руки – то есть всю верхнюю половину тела. Эта процедура продолжалась минут 45, так как каждый участочек  подвергался обследованию по нескольку раз. Вдруг он крикнул: «Эврика!» и одновременно, обхватив сзади Мишину шею, рванул голову вверх с такой силой, что Миша закричал от боли. «Рука работает», - сказал Борис Яковлевич, после чего заставил Мишу в течение получаса проделывать многократно различные упражнения: сжимать и разжимать кисть в кулак, сгибать и разгибать руку в локте, поднимать и опускать больную руку. Затем он попросил Мишу пожать ему руку и сказал: «Вот и все. Теперь в госпитале невропатолог должен назначить соответствующие процедуры для полного восстановления функций руки».

Мы были потрясены. И у меня, и у Миши на глазах были слезы. Я спросил: «Как же так? В течение полутора месяцев сына лечил известный в Грузии невропатолог Пряников и так и не смог заставить руку работать, а Вы сделали это за 45 минут!» Вот что он ответил: «Да, я знаю Пряникова и уважаю его, он, действительно, хороший невропатолог, и то, что умеет делать он, не умею делать я, - но то, что умею делать я, не умеет делать Пряников». Такой ответ говорит о воспитанности, интеллигентности, высокой культуре и морали этого человека.

Затем он опять попросил Мишу сесть в кресло и сказал: «Я на 95% уверен, что рецидивов не будет, но, чтобы быть уверенным на все 100%, я тебе, Миша, сейчас сделаю больно». И он, закурив сигарету, приложил ее к какой-то точке на шее, сделав ожог. На этом мы распрощались с Борисом Яковлевичем, мы его поблагодарили, а он подарил нам с Мишей по визитной карточке.

Мы до сих пор не забываем этого прекрасного врача, Человека с большой буквы, и благодарны судьбе за то, что она помогла в тяжелое для нас время встретить Бориса Яковлевича Тульчинского. Теперь  перед нами встала нелегкая задача: не мог же я рассказать Пряникову о том, что киевский врач Тульчинский (о котором он, конечно, был наслышан) за 45 минут вылечил Мишину руку. Это было бы большим ударом по самолюбию и авторитету Пряникова, и нам, конечно, не хотелось его унизить, тем более что он этого не заслуживал ни как врач, ни как человек. Поскольку «чудесное исцеление» произошло в воскресенье, то мы придумали такую легенду («ложь во спасение» чести и достоинства Пряникова): Миша якобы захотел выпить чаю, вставил левой рукой вилку от электроплитки в розетку, и его сильно ударило током; а когда пришел в себя, почувствовал, что правая рука вроде бы «ожила». Снял повязку и убедился, что не ошибся: рука начала понемногу двигаться.

Когда Миша в понедельник пришел в госпиталь, он во время врачебного обхода продемонстрировал свою немного подвижную руку Пряникову и рассказал историю с плиткой. Геннадий Николаевич очень обрадовался и сказал: «Я и не сомневался, и все время говорил, что рука должна работать». После этого Мишу нагрузили всякими процедурами (массаж, лечебная физкультура и т.д.), и рука стала постепенно приходить в норму.

Я очень боялся, что после выписки из госпиталя Мишу снова отправят в «родную» роту крутить баранку ЗИЛа-130. И я опять пошел на прием к комбригу. Он меня узнал, принял очень любезно. Я рассказал ему, что после ровенского госпиталя, где сыну в первый раз помогли, у него опять был рецидив, что сейчас его едва вытянули и он проходит курс реабилитации в гарнизонном госпитале. Когда его выпишут, до демобилизации останется около 4-х месяцев, и я очень боюсь, что если его опять отправят в часть водителем, то в конце концов останется он инвалидом. Я попросил полковника оставить Мишу после выписки из госпиталя дослуживать до демобилизации при санчасти дивизии. Выслушав меня, он сказал: «Я понимаю Вас как отец и как комбриг, несущий ответственность за судьбы солдат своей бригады. В данной ситуации я обязан помочь Вам и удовлетворить Вашу просьбу». Он при мне вызвал начальника медслужбы бригады, познакомил его со мной, рассказал суть дела и приказал: «Солдата Саксонова Михаила, проходящего лечение в госпитале, после выписки заберешь для прохождения службы к себе в санчасть. Пусть помогает больным, медсестрам, ходит за обедами и т.д. Но ни на какие тяжелые хозработы вне санчасти его не посылать». И попросил старшего лейтенанта напомнить ему отдать письменный приказ об этом после выписки солдата из госпиталя.

Как же я был благодарен этому полковнику! Думал, что разговор будет тяжелым, что придется его убеждать и упрашивать, а он сразу пошел мне навстречу! В который уже раз на моем жизненном пути встретился порядочный, добрый, отзывчивый человек. Дай Бог ему здоровья и счастья. Через несколько дней я улетел домой, а Миша после госпиталя написал, что рука пришла в норму и что он продолжает службу в санчасти дивизии.

30 мая Миша вернулся домой и начал новую жизнь. Мы надеялись, что за два года службы в армии он поумнеет и захочет учиться, но – увы! – этого не произошло. Он по-прежнему считал, что лучшей специальности, чем шофер, на свете не существует. Все попытки переубедить его успехом не увенчались.

 

Дорожно-транспортное происшествие

 

В сентябре 1986 г. произошла история, которая могла закончиться для меня очень большими неприятностями. Я поехал на своих Жигулях в институт, чтобы заплатить партийные и профсоюзные взносы, и перед одним из перекрестков потерял сознание. Из-за этого – по моей вине - произошло ДТП: моя машина столкнулась с мотоциклом. Приехали работники ГАИ, а меня и водителя мотоцикла скорая помощь увезла в горбольницу. Я отделался ушибами грудной клетки, а вот у мотоциклиста оказался перелом малой берцовой кости левой ноги.

Было заведено уголовное дело, работала судмедэкспертиза. К делу приобщили показания врачей скорой помощи, но, хотя их отношение ко мне было вполне благожелательное, все же не так просто было доказать, что ДТП произошло именно из-за того, что я потерял сознание за рулем. Помощь пришла совсем неожиданно: мотоциклист (по фамилии Качановский) оказался порядочным человеком и в разговоре со следователем сказал, что в последние секунды перед столкновением он успел заметить, что глаза у водителя Жигулей были закрыты. После этого следователь уже не сомневался, что послужило причиной ДТП, и уголовное дело было закрыто. После всего случившегося я сам сдал свои водительские права в ГАИ, так как понимал, что такая ситуация, да еще с более трагическими последствиями, может повториться в любой момент.

Свою машину я скоро привел в порядок, а мотоцикл Качановского, здорово покалеченный, я, конечно, отремонтировал за свой счет. Хозяина мотоцикла я посещал все время, пока он лежал в больнице, носил ему передачи. Мы долго общались с ним и после его выписки, пока он с семьей не переехал жить в Полтавскую область. Он понимал, что я не виноват в том, что произошло, и зла на меня не держал.

 

В феврале 1988 г. меня пригласили на работу на кафедру высшей математики, и я стал вести занятия на первом курсе механического факультета. Я думал, что за 10 лет, прошедших после моего ухода на пенсию, математическая подготовка школьников улучшилась, но убедился в обратном: она, к сожалению, только ухудшилась. Большинство первокурсников, с которыми мне пришлось вести занятия, не знали азов элементарной математики. Приходилось давать много консультаций как по изучаемому материалу, так и по элементарной математике. А тут еще в конце учебного года по указанию вышестоящих органов стали забирать ребят с занятий для тренировок: институту надо было красиво пройти 1 и 9  мая мимо трибун, где расположилось областное и городское руководство. А в июне состоялось отчетно-выборное партсобрание института, на котором отчетный доклад сделал секретарь парткома Сергей Владимирович Коваль. Интересно отметить, что на собрании из вышестоящих партийных органов присутствовал лишь один  инструктор горкома партии. После доклада, естественно, начались прения. Я тоже решил выступить и попросил слова. Мое выступление было коротким, и я его запомнил дословно: «Во-первых, меня возмущает, что на наше отчетно-выборное собрание не соизволил явиться никто из высшего эшелона партийной власти области и города. Парторганизация института – одна из  самых многочисленных в области, коммунисты института ведут огромную общественную работу, воспитательную работу среди населения города и области, читают лекции по различной тематике, в том числе о международном положении, выступают со статьями в городской и областной печати по самым актуальным вопросам и т.д. Я не хочу обидеть присутствующего здесь инструктора горкома партии, но на отчетно-выборном собрании такой парторганизации, как наша, хотелось бы видеть даже и самого первого секретаря обкома Панасенко Тараса Ивановича. Во-вторых, я хочу высказать свое возмущение тем, что в апреле стали забирать с занятий студентов-юношей только для того, чтобы в майские дни красиво пройти мимо трибун, дружно крикнуть «ура!» и помахать ручками стоящим на трибуне Тарасу Ивановичу и другим руководителям области и города».

Произнеся все это, я сел на место, а в зале раздались аплодисменты – видно, коммунисты, сидевшие на собрании, были со мной солидарны.

Через несколько дней я случайно встретил преподавателя физики Ровенского пединститута, члена бюро обкома партии Николая Григорьевича Бондаря. Он спрашивает меня: «Что это ты, Абрам Маркович, такого крамольного сказал на партсобрании, что Тарас вызвал на ковер Сергея Владимировича и кричал: «Кто такой этот Саксонов? Закрити рота ему треба!» Я рассказал ему содержание моего выступления, мы оба посмеялись, а прощаясь, он сказал: «Молодец!»

Надо отдать должное Ковалеву, он не рассказал мне ни о том, что его из-за меня вызывали на ковер, ни о реакции Тараса Ивановича на мое выступление. Когда через много месяцев мы с ним встретились, я спросил его, почему он не рассказал мне о том, что было после партсобрания, и он ответил: «Я знаю, что Вы человек очень эмоциональный, что у Вас не очень здоровое сердце, и поэтому не хотел Вас расстраивать. А главное, я был на 100% согласен с Вашей точкой зрения».

Было у нас в 1988 г. и приятное событие: Миша женился, и у него родилась дочка, а у нас – внучка, которую назвали Верочкой (в честь родной Мишиной мамы Веры).

 

* * *

Остаток 1988 г. прошел спокойно, в обычном для нас ритме, а вот 1989 год оказался для нас довольно тяжелым. В феврале я отправился в главный корпус института, чтобы заплатить партийные и профсоюзные взносы. Решил сократить путь и пошел через парк не к главному входу в институт, а к тыльной стороне институтского двора, где построена отвесная стена из булыжника для предотвращения обвала земли. Когда я оказался около этой стены, то увидел, что она значительно выше, чем я думал. Но ничего страшного, прыгал я когда-то и не с такой высоты, - подумал я, забыв одну маленькую деталь: мне уже не 20 и даже не 30 лет. И прыгнул… Под небольшим слоем снега оказался лед, и после приземления я поскользнулся, упал и почувствовал дикую боль. Встать самостоятельно я не смог, начал звать на помощь, и на мой крик прибежали студенты. Они на руках отнесли меня в приемную ректора, он вызвал свою машину, на которой меня отвезли домой и уложили. Я сообщил по телефону «приятную новость» Мише, который уже жил с семьей отдельно, он приехал с друзьями, и они отвезли меня в травматологию центральной городской поликлиники. Рентген показал «перелом тазобедренного сустава справа без смещения». Я вспомнил А.П.Чехова и радовался тому, что хоть «без смещения». Мне настойчиво предлагали лечь в больницу, но я отказался, считая, что «больница – хорошо, а дома – лучше». Получил рекомендацию: не меньше месяца лежать в постели, не вставая, а потом еще месяц или полтора передвигаться только на двух костылях; затем какое-то время опираться на один правый костыль и, наконец, после этого еще долго при ходьбе пользоваться палочкой.

Поскольку Миша жил отдельно, а Люба как раз неделю назад легла подлечиться в ревматологию областной больницы, то ухаживать за мной было некому. Уж очень не хотелось сообщать Любе о том, что случилось. Поэтому стало ясно, что при сложившейся ситуации я не смогу придерживаться рекомендаций врачей и мне надо сразу учиться ходить на костылях. Учеба была не из легких. Очень больно было вставать с постели и особенно ложиться в постель. Кроме Миши, мне очень помогали друзья, бывшие коллеги по работе, соседи. Всем им огромное спасибо!

Миша часто навещал Любу и сказал ей, что я гриппую, поэтому не могу приходить к ней. Но через две недели, когда она уже пролежала в больнице три недели, он все же сказал ей правду, и она досрочно выписалась домой. Ясно, что сразу «все стало вокруг голубым и зеленым», я продолжал передвигаться на костылях, затем бросил левый костыль, а еще через три недели уже ходил, опираясь на палочку. Таким образом, время, отведенное мне травматологами на восстановление, я сократил минимум на полтора месяца. И это, безусловно, благодаря тому, что я сразу стал передвигаться на костылях, проигнорировав этап «лежания в постели, не вставая».

 

Приезд тети Шуры на ПМЖ в Ровно

 

В 1990 г. произошло очень приятное для нас событие: в Ровно переехала жить моя тетя Шура – Александра Зиновьевна Брук. Мы несколько лет давали и в Ровно, и в Ленинграде объявление на обмен квартиры, но желающих не находилось. И вдруг я случайно узнаю, что преподаватель кафедры сопромата нашего института Анатолий Александрович Лейман собирается переезжать на жительство в Ленинград. Он в свое время окончил  Ленинградский политехнический институт, один из его сыновей живет и работает в Ленинграде, и Анатолия Александровича потянуло в город своей юности. У него была прекрасная большая квартира в центре Ровно, а у зятя - однокомнатная в одном из районов города. Когда я узнал об их желании переехать, то сразу же поинтересовался, не желают ли они обменять квартиру зятя на комнату в хорошей коммунальной квартире, расположенной по набережной Макарова в Ленинграде. Зять обрадовался моему предложению и, узнав, что там проживает одинокая старая женщина, сказал: «Все бумажные дела я беру на себя». Я позвонил тете в Ленинград и получил ее согласие на обмен. Она была рада такой возможности, так как очень хотела прожить свои последние годы рядом с любимым племянником.

Пока зять Леймана занимался обменом, мы сделали в его квартире хороший ремонт, застеклили лоджию, переоформили на имя тети телефон (она прислала нам копии своих блокадных документов). В начале марта Миша поехал в Ленинград, чтобы доставить Шуру вместе с ее скарбом в Ровно. Часть вещей и мебель были отправлены контейнером. 10 марта они прибыли в Ровно, а вскоре прибыл и контейнер. Пару месяцев Шура жила у нас, мы знакомили ее с достопримечательностями города, побывали в драмтеатре, музее, пару раз в кинотеатре «Октябрь», расположенном в центре города, и, конечно, удивили ее дешевизной нашего продуктового рынка. А после 45-летия победы она стала – впервые в своей жизни – накануне своего 85-летия жить в отдельной квартире со всеми удобствами. Александра Зиновьевна в 1920 году окончила Киевский химико-технологический институт и была направлена на работу в один из научно-исследовательских институтов Ленинграда. Проработала в этом институте непрерывно до самого ухода на пенсию, пережила блокаду Ленинграда, но так и не сумела вырваться из коммуналки.

В июле мы отпраздновали ее 85-летие и были очень рады, что у нас в Ровно появился не просто родственник, а очень любимый, родной и близкий нам человек. Теперь мы все вместе отмечали наши дни рождения, праздники, вместе посещали могилу дяди Яши (родного брата Александры Зиновьевны). А когда летом приезжали ташкентцы (вплоть до самого развала СССР), она много времени проводила с ними в Ходосах. В свои 85 лет она сама себя обслуживала: убирала квартиру, покупала продукты в магазинах, ездила на базар, готовила себе еду. Конечно, она скучала по Ленинграду – городу, где прожила 60 лет, городу высокой культуры, городу, где театры, филармония, музеи составляли часть ее жизни. Надо сказать, что переезд был осуществлен вовремя: через полтора года Советский Союз развалился, как карточный домик, и в результате Россия и Украина стали разными независимыми государствами. Независимым стал и Узбекистан, мы потеряли возможность видеться с нашими дорогими родичами – сестрой и ее семьей. Слава Богу, что можно было хотя бы продолжать переписываться и перезваниваться с ними!

Любин инсульт

 

В 1991 г. наши друзья Орловы уезжали на ПМЖ в Израиль и продали нам свою дачу в Малом Житине. Заплатили мы за нее символическую цену. Дачка была деревянная, старая, с прогнившими стенами и оконными рамами, но при ней был хороший участок земли, на котором росли малина, смородина, крыжовник, яблоки и даже орехи. Была и большая теплица, в которой мы стали выращивать огурцы и помидоры.

В июле 1992 г. вечером мы вернулись с дачи, где занимались сельским хозяйством. В теплице, где мы трудились, было очень жарко, мы очень устали, а у Любы сильно разболелась голова. «Пойду помою голову, может, станет легче», - сказала она и направилась в ванную комнату. Буквально через пару минут я услышал грохот в ванной, и когда я туда вбежал, то застал Любу лежащей на полу без сознания. Я схватил ее под руки, потащил в комнату и уложил на диван. А весила она в то время не меньше 80 кг… Я поневоле вспомнил эпизоды военного времени, когда во время боя три солдата закатывали на холм пушку, на что в обычной обстановке требовалось не меньше 10 человек.

Через некоторое время Люба пришла в себя, но голова продолжала болеть, ее тошнило. Мы решили, что это отравление и если вызвать скорую помощь, то ее увезут в инфекционное отделение больницы. Но все же – чтобы исключить нарушение мозгового кровообращения, позвонили  нашей приятельнице-невропатологу Адели Филипповне Мицнер. Дело было вечером, она оказалась дома и немедленно приехала к нам. После тщательного осмотра поставила диагноз: микроинсульт. Теперь-то уж мы вызвали скорую, которая отвезла Любу в неврологическое отделение областной больницы. Пролежала она в больнице почти два месяца, выписалась без самых тяжелых последствий, но здоровья этот инсульт ей не прибавил. Ухудшились память, слух и зрение, усилились боли в ногах, обострился ревматизм, участились головные боли. Через полгода по настоянию врачей Люба снова легла в больницу, на сей раз в ревматологическое отделение – то самое, в котором лечилась два с половиной года назад, когда у меня были проблемы с тазобедренным суставом.

 

Как я горел

 

Через несколько дней после того, как Люба легла в больницу, я чуть не сгорел. Расскажу, как это было.

В нашем гараже была смотровая яма, которой пользовались все, кому не лень, особенно нравилась она Мишиным друзьям. Один из них умудрился пролить там бензин. Я знал об этом, но как-то не придал значения, считая, что бензин быстро испарится. При этом я забыл одну маленькую деталь: на дворе был январь, а не лето. Из этой ямы был вход в погреб, и, очевидно, часть бензина попала и туда.

В один «прекрасный» день я пошел в погреб за картошкой, попытался включить свет, но электролампочка не зажглась. Тогда я достал из кармана пальто спички и зажег одну. В погребе сразу стало слишком светло: все, что могло гореть, горело! Горели деревянные двери из ямы в погреб, горели деревянные стеллажи, горела и на мне одежда. Я сгоряча пытался выбить ногами дверь, которая вела из смотровой ямы в погреб, забыв, что она открывается внутрь погреба. Наконец я ее открыл, вырвался наружу, повалялся в снегу, чтобы сбить с себя огонь, и побежал в ванную за водой. Три раза я бегал из ванной с ведром воды в погреб, пока не потушил огонь. Только тогда я пришел в себя и посмотрел в зеркало: обе кисти рук и лицо были покрыты большими пузырями! Только в состоянии стресса можно было такими руками таскать ведра с водой (опять вспомнилась война). Сгорела ондатровая шапка, которая была у меня на голове, сгорело итальянское демисезонное пальто, которое почему-то не превратилось в пепел, а стало каким-то резиновым. Возможно, это пальто спасло от ожогов мое тело. Я позвонил Мише и сам вызвал скорую помощь. Очередной мой диагноз: ожоги кистей рук и лица второй и третьей степени. Сделали первичную обработку ожогов и настаивали на немедленной госпитализации в ожоговое отделение. Но я отказался – опять, как назло, повторилась ситуация 1989 года, когда я сломал бедро: я был один на хозяйстве и не мог оставить на чье-то попечение своих любимых четвероногих друзей - сиамского кота Ваську и шотландских овчарок Томми  и Лоту.

Миша сварил нашу любимую мазь (воск, прополис, рафинированное подсолнечное масло), покрыл обожженные места толстым слоем этой мази и обмотал их бинтами. Узнав о случившемся, все мои друзья бросились на помощь, поприносили всяких жидкостей, гомеопатических мазей и т.д. Ира Дубасова, моя бывшая студентка, принесла польскую мазь, главврач детской областной больницы Юрий Тихонович Денисенко (я его сына готовил в институт) – какое-то очень дефицитное и дорогое лекарство. Я никого из них не забыл и до сих пор вспоминаю всех добрым словом.

А Миша продолжал утром и вечером прикладывать на обожженные места «нашу» мазь и делать перевязки. Через несколько дней я все же пошел в ожоговое отделение больницы, там меня принял очень внимательный и симпатичный врач. После моего рассказа о том, что произошло, он сказал: «Все мази и жидкости, которые Вы употребляли, рекомендованы Министерством здравоохранения для лечения ожогов, а что касается Вашей собственной мази, то, если Вы уверены, что она помогает, продолжайте ею пользоваться, вреда она во всяком случае не принесет. Только будьте осторожны, соблюдайте чистоту и не занесите, не дай Бог, инфекцию».

Я поблагодарил врача, попрощался и пошел в ревматологию, чтобы узнать, как дела у Любы. Когда я зашел в кабинет заведующей отделением Зоряны Степановны Филипчук, она меня не узнала и спросила: «Гражданин, что Вам надо?». Я ответил, что интересуюсь здоровьем Любовь Онуфриевны Саксоновой. Только тогда она меня узнала и вскрикнула: «Что с Вами, Абрам Маркович?!» Она тут же позвала старшую медсестру, и они снабдили меня ватой, бинтами, спиртом и какими-то витаминами для поддержки организма. Говорили, что Люба удивляется и волнуется, почему я ее не навещаю. С Зоряной Степановной у нас были довольно хорошие отношения, я готовил к вузу двух ее сыновей, поэтому она сама вела Любу как лечащий врач. Мы договорились с ней, что я  из дому сразу позвоню в отделение и Любу пригласят к телефону. Я так и сделал и сказал Любе, вернее, подтвердил то, что говорил ей Миша, - что у меня при ходьбе стало сильно болеть ахиллово сухожилие и врачи рекомендуют хотя бы на две недели щадящий режим. Поэтому я не могу к ней приходить.

Как только мое лицо стало более или менее похоже на лицо, я отправился в больницу и рассказал Любе обо всем, что со мной произошло. Реакция была соответствующей. Она сказала, что ожоги лица повлияли и на мои мозги…

 

Еще одно ДТП

 

Одно время в Ровно (да и не только в Ровно) процветал своеобразный вид бизнеса, сценарий которого был таков: «крутые» ребята покупают старую-престарую машину, немного «причесывают» ее, а затем «подставляют» под удар другой машине. Например, останавливаются у светофора на красный свет, а когда загорается зеленый, трогаются с места и тут же резко тормозят (придумать причину совсем несложно). Машина, идущая сзади, естественно, не успевает среагировать и остановиться – вот вам и ДТП, в котором виноват водитель машины, идущей сзади!  Надо же было случиться, чтобы в ноябре 1994 г. Миша, ехавший на наших Жигулях, нарвался именно на таких мерзавцев: ему «подставили» старенький  Форд. Из машины вышли три амбала и потребовали у него – «виновника» ДТП – выкупить побитую машину за большие деньги (машина ведь импортная!). Никакие другие варианты их не устраивали. Миша предложил им сделать за свой счет ремонт и заплатить за потерю товарного вида их Форда, но и это предложение они категорически отвергли. Спорить с ними, вызывать гаишников было, как говорится, «себе дороже»: связываться с такими «крутыми» ребятами было небезопасно. Они «любезно» дали Мише неделю срока, в течение которой он должен был с ними расплатиться.

Миша притащил к нам во двор обе побитые машины – наши Жигули и вновь приобретенный  Форд. Пришлось взять в долг под большие проценты 1500 «зеленых» и, кроме того, продать много наших ценных вещей.

Обе машины потом были отремонтированы и проданы. Но здоровее и богаче мы с Любой после этой эпопеи, конечно, не стали.

 

Поездка в Бердянск

 

В начале августа 1997 г. профком института выделил мне бесплатную путевку в один из санаториев г. Бердянска. По прибытии в санаторий я обнаружил, что в моем кармане нет кошелька. Вспомнил, что перед приходом поезда я вынул кошелек из потайного кармана, чтобы расплатиться с проводницей за чай и печенье, а потом положил его «на минуточку» на сеточку, расположенную над моей нижней полкой. Понимая, что шансов найти деньги ничтожно мало, я все же помчался на вокзал искать свой поезд. Жалко было и денег, хотя их в кошельке было не так уж много, и очень дорог был мне сам кошелек чешского производства – как память о подарившем его мне двоюродном брате Леве Саксонове, участнике войны, рано ушедшем из жизни.

Дежурная по вокзалу, к которой я обратился, подробно объяснила, где находится «мой» поезд. Когда я нашел его и поднялся на подножку, меня окликнула довольно молодая женщина и спросила: «Мужчина, что Вы ищете»? Я ответил ей, что ищу свой кошелек с деньгами, который оставил в вагоне после прибытия поезда в Бердянск. Она попросила меня подробно рассказать, в каком купе вагона я ехал, какого цвета был кошелек (хорошо, что он был черный, иначе я, дальтоник, мог бы и не ответить на этот вопрос), сколько примерно денег в нем было и что в нем было кроме денег. Когда я ответил на все интересующие ее вопросы, она сказала: «Я делала уборку в этом вагоне и нашла Ваш кошелек, сейчас принесу его Вам». Затем зашла в свою будку, где, очевидно, хранился ее инвентарь для уборки вагонов, и вынесла мне мой кошелек, попросив проверить его содержимое. Все было в целости и сохранности.

Я поблагодарил ее, рассказал, почему этот кошелек для меня так дорог, и с большим трудом уговорил ее взять хотя бы 25 гривен на покупку сладостей для детей. «Я тоже очень благодарна Вам за то, что Вы пришли и мне не пришлось идти в город, чтобы отдать Ваш кошелек в стол находок», - сказала она. Я был просто потрясен ее словами. Так на моем пути в очередной раз встретился добрый и порядочный человек, фамилию, имя и отчество которого я, к сожалению, не удосужился спросить. Я еще раз убедился, что порядочных людей на свете все же  во много раз больше, чем плохих.

Приехав в санаторий и заплатив положенную сумму за временную прописку, я задумался: а что было бы, если бы кошелек не нашелся? Ведь у меня не было денег даже на то, чтобы дать Любе телеграмму: «Немедленно вышли деньги»! И пришел к выводу: без сомнения, нашлись бы люди в санатории, которые протянули бы мне руку помощи. Благородный поступок женщины, нашедшей мой кошелек, говорил в пользу такого вывода.

 

Смерть сестры

 

В марте 1998 г. нашим родичам, проживавшим в Ташкенте, в связи с известными событиями пришлось «убегать» из Средней Азии. Они переехали на постоянное место жительство в Россию, в Великий Новгород. В своих письмах и по телефону они рассказывали нам о жизни в Ташкенте, о своем решении переехать в Россию, а затем – о самом переезде и устройстве на новом месте. Легко догадаться, что как только они хоть немного обустроились, я сразу поехал их навестить: очень хотелось повидаться с самыми дорогими и любимыми родственниками, своими глазами посмотреть, как им  живется на новом месте. Ведь мы не виделись с ними ни разу после распада  Советского Союза. Да и сестра в своих письмах и по телефону приглашала меня приехать (Любу она не приглашала, т.к. понимала, что после инсульта она нетранспортабельна).

Конечно, увиденное не порадовало: роскошная 100-метровая квартира в Ташкенте была продана за гроши, которых еле хватило на «улучшенную» трехкомнатную на окраине Великого Новгорода – ровно вдвое меньшую по площади. В Ташкенте пришлось продать или просто оставить соседям немало вещей, книг, всего того, что наживалось десятилетиями. Но все же «дух дома» был сохранен. А самое главное – удалось быстро получить российское гражданство, оформить пенсии, племянница устроилась на работу, несмотря на предпенсионный возраст, ее дочь успешно «вписалась» в новую школу, несмотря на большую разницу в программах. Так что в общем – Россия встретила их приветливо, и они о переезде не жалели.

Все было бы совсем хорошо, если бы не тяжелая болезнь сестры. Смертельный диагноз был ей поставлен еще в Ташкенте, и она торопила всех с переездом – боялась слечь окончательно и остаться навеки в Ташкенте… И все же – переезд так ее взбодрил и окрылил, что она, несмотря на прогнозы врачей, продержалась еще больше года, успела побывать на выпускном вечере внучки, порадоваться ее поступлению в Санкт-Петербургский университет.

30 июля 1999 г. у меня в квартире раздался междугородний телефонный звонок, я взял трубку и услышал родной голос Миррочки. Как всегда, поговорили о том, о сем, а в конце разговора она сказала: «Авочка, послушай мое завещание: зная состояние твоего здоровья, я запрещаю тебе приезжать на мои похороны. Если хочешь и можешь приехать сейчас, то приезжай, пока я еще держусь и могу с тобой пообщаться. Мы все будем очень рады встретиться с тобой, самым близким и дорогим человеком. Сейчас я дома одна, никто не слышит то, что я говорю, и о нашем разговоре ни Лёва, ни Соня знать не должны. Целую тебя и Любу».

Я тут же побежал к начальнику вокзала (моему бывшему студенту), так как самому достать билет на Петербург на ближайшие дни нечего было и мечтать: время отпусков! Он помог мне взять билет на 3 августа, и я тут же позвонил в Новгород, что 4-го буду у них.

Меня встретили Лёва и Соня, сказали, что Мирре накануне стало хуже, она лежит. Я застал ее в постели, она рассказала, что буквально вчера еще функционировала, ждала встречи со мной и даже приготовила к моему приезду мои любимые пирожные и фаршированную рыбу. Успокоила меня, что просто немного приболела, что-то не то съела, что завтра встанет с постели и все будет в порядке. Я сидел на стуле около ее кровати, и мы несколько часов разговаривали, вспоминали всю прошедшую жизнь. Вспомнили Жиздру, где мы родились и где прошло наше детство; вспомнили Почеп – город нашей юности, учебу в Ленинградском университете. Мирра вспоминала об эвакуации всей семьи из Почепа в далекую Киргизию (я в это время был на фронте), мое неожиданное появление во Фрунзе, смерть мамы в марте 1943 г. Говорили и о жизни ее семьи в Ташкенте (больше 50 лет!), о смерти папы в 1953-м; о ташкентском землетрясении 1966 г. Сокрушались, что в течение долгого времени не посещали мамину могилу во Фрунзе, а теперь, после развала СССР, вряд ли удастся побывать и на могиле отца. Говорили мы и о моих детях – Мише и Лизе, о том, что они, к сожалению, не хотели учиться, что Лиза очень редко пишет и неизвестно, увидимся ли мы с ней когда-нибудь… Говорили и о многом другом, пока я не заметил, что Миррочка стала засыпать. Я вышел из комнаты и сказал об этом Лёве и Сонечке. Им тоже вначале показалось, что она заснула, но потом стало ясно, что она потеряла сознание. Немедленно вызвали врача, и она, прослушав сердце, сказала, что оно еле слышно, «будто на тоненькой ниточке держится». Стало ясно, что надо готовиться к худшему. 5 августа 1999 г. в 18.40 по российскому времени Миррочка, не приходя в сознание, умерла. Умерла, как святая, не поняв, что умирает, не доставив своим близким никаких хлопот и забот. 6-го ее похоронили. Ушел из жизни еще один любимый и дорогой человек – моя единственная сестра. Я выполнил ее завещание, приехал, как она просила, повидаться, успел с ней поговорить, но случилось так, что оказался и на ее похоронах.

В течение последующих шести лет я каждый год в августе приезжал в Великий Новгород, посещал с Лёвой и Сонечкой могилу Миррочки, а 5 августа вместе с друзьями отмечали очередную годовщину ее смерти. К великому сожалению, в 2006 г. я уже – по состоянию здоровья – не сумел приехать, и седьмую годовщину Лёва с Сонечкой отмечали без меня.

 

Поездка в Почеп

 

В конце сентября 2000 г. мне позвонила директор Почепского краеведческого музея Людмила Александровна Демехина и от имени главы администрации Почепского района Н.М.Козулина и мэра города В.В.Воробьева пригласила приехать в Почеп на торжества, посвященные 500-летию города и 57-летию освобождения Брянщины от немецко-фашистских захватчиков. Я предложение с удовольствием принял – хотелось еще раз побывать на родной земле, походить по улицам и переулкам города, еще раз поклониться праху евреев, расстрелянных фашистами и почепскими полицаями 16-17 марта 1942 г.  Я, конечно, хорошо запомнил, что 17 сентября 1943 г. части Брянского фронта во взаимодействии с партизанами освободили от фашистов г.Брянск. 22 сентября воины 11-й армии под командованием генерала И.И.Федюнинского освободили г. Почеп. В освобождении города участвовал и батальон под командованием моего почепского друга – Кости Евсука, с которым мы переписывались в годы войны. В октябре 1943 г. я получил от него письмо, которое храню до сих пор как реликвию. В нем он писал: «Мало таких счастливцев, которым судьба или случай представили возможность освобождать от фашистов то место, где ты родился, где прошли твои детство и юность, где ты учился и в первый раз влюбился. Я оказался одним из них. Командир дивизии, зная, что я родом из Почепа, накануне боя за город вызвал меня к себе и как командиру батальона приказал мне первым ворваться в город. Этот приказ я выполнил. Жители, среди которых было очень много знакомых лиц, радостно встречали нас, плакали от счастья, обнимали и целовали солдат и офицеров. Среди тех, кто встречал своих освободителей, была и Евгения Тимофеевна Дмитровская, наша любимая учительница русского языка и литературы. Мы долго беседовали с ней, она рассказала о годах оккупации, назвала фамилии почепчан, сотрудничавших с немцами. С некоторыми из них, которые не успели удрать с отступающими фашистами, я, с разрешения командования, рассчитался по законам военного времени».

К великому сожалению, это было последнее письмо Кости Евсука ко мне: он погиб во время боев в Прибалтике.

Людмила  Александровна сказала, что на праздник обещали приехать мои одноклассники Б.И.Басаргин и В.С.Шломин (оба – доктора наук), Наташа Иванова – моя первая любовь, кандидат медицинских наук, Алексей Захарович Дмитровский – учитель в четвертом поколении, один из тех, кто прославляет г.Почеп, свою малую родину и кем гордится Почепской край. Его мать, Евгения Тимофеевна, преподавала русский язык и литературу в школе, я был ее учеником. Она обладала большими знаниями, была педагогом от Бога, высоко культурным  и интеллигентным человеком. Сын унаследовал от матери все хорошее, стал кандидатом филологических наук, профессором кафедры зарубежной литературы, профессором Международной Академии. Это ему принадлежат строки, посвященные Почепу:

 

Среди нехоженых путей                                                        

На неизведанные дали                                                            

Дары моих свершенных дней                                                

Меня к истокам обращали.           

Там нижний парк и Подылья,

Там реки Судость и Немига.

Моя родимая земля, 

Навеки праведная книга.

 

Я уже писал в своих воспоминаниях, что после окончания войны, в 1947 г., я посетил Почеп и видел его  в руинах и пепле. После 1947 г. я еще несколько раз (в последний  раз в 1980 г.) побывал в городе на встречах довоенных выпускников средней школы им. В.И.Ленина и видел, как Почеп постепенно возрождался.

Теперь, когда я приехал на празднование 500-летия Почепа, город нельзя было узнать: в центре появились пятиэтажные дома со всеми удобствами, прекрасная новая гостиница (где нас и разместили). Построен новый автовокзал, открыт детский комбинат, возникли новые микрорайоны, один из которых, «Северный» - Чернобыльский - строили мастера из всех областей России для тех, кто пострадал от чернобыльской трагедии.

Во время нашей первой экскурсии по городу мне показалось, что здесь по-прежнему советская власть. И это не удивительно: ведь Брянщина в 2000 г. была одной из областей так называемого «красного пояса». Губернатором области был коммунист Ю.Е.Лодкин, главами районных администраций тоже в основном были коммунисты. Поэтому памятник Ленину стоял на прежнем месте; на пьедестале стоял танк Т-34 – памятник освободителям Почепа; в центре города – аллея Героев Советского Союза и ухоженный памятник воинам-«афганцам». Есть в городе и Доска Почета. Казалось, что я вернулся в свою юность… Вот только из друзей-почепчан, к великому сожалению, в живых не осталось почти никого. Одни погибли на фронте, другие умерли уже после войны. На праздник из-за болезни не приехали В.Шломин и Б.Басаргин, не смогли приехать А.З.Дмитровский и Наташа Иванова. Таким образом, среди гостей не оказалось ни одного знакомого человека, да и вообще за несколько дней моего пребывания в Почепе нашелся только один человек, который узнал меня, - дочь Абрама Евельсона, организатора всех встреч довоенных выпускников нашей школы.

Празднование двух знаменательных дат прошло с большим размахом, ведь они отмечались к тому же в год всенародного праздника – 55-летия Победы в Великой Отечественной войне. Уже через день после моего приезда утром был парад войск, были групповые прыжки брянских парашютистов, а затем – демонстрация трудящихся города и района, награждение лучших людей Почетными грамотами и ценными подарками. На трибуне присутствовал губернатор Брянской области Ю.Е.Лодкин, который затем уехал в Брянск на торжества, посвященные 57-летию освобождения Брянщины от фашистов. В этот же день вечером в районном доме культуры прошло торжественное собрание, после которого состоялся замечательный концерт. Выступали местные артисты, хор ветеранов, народный хор Дома культуры, артисты из Брянска. В заключение концерта пел Геннадий Аркадьевич Каменный, заслуженный артист России, Почетный гражданин Брянской области, проживающий в Москве, но родившийся в лесном поселке Рамасуха Почепского района. Он исполнил много прекрасных душевных песен: «Ходит по полю девчонка», «Смуглянка», «Лучше нету того цвета», «Какая песня без баяна». Сам родившийся в селе, он вдохновенно исполнил песню, посвященную деревне, две строчки из которой я запомнил (к сожалению, я не знаю названия этой песни):

 

Поставим памятник Деревне

На Красной площади в Москве.

 

Эти строки песни подчеркивают, какой огромный вклад внесла в победу в войне наша деревня! Затем Г.А.Каменный исполнил на украинском языке «Песню о рушничке», посвятив ее своей маме, сидящей в зале, сошел со сцены, подошел к ней, обнял и расцеловал. Весь зал взорвался аплодисментами.

Поскольку среди запланированных районной администрацией и мэрией мероприятий не было посещения  места захоронения почепских евреев, расстрелянных фашистами и местными полицаями, то назавтра рано утром я один пришел туда, поклонился их праху, вспомнил многих друзей нашей семьи, лежащих в этой братской могиле.

А днем была экскурсия в село Красный Рог, к могиле писателя Алексея Константиновича Толстого. Это автор многих лирических стихотворений, исторического романа «Князь Серебряный» и других замечательных произведений. Вместе с двоюродными братьями Алексеем, Владимиром и Александром Жемчужниковыми он создал вымышленный образ знаменитого Козьмы Пруткова и его острые сатирические произведения. Похоронен А.К.Толстой возле Красногорской церкви в каменном склепе, сооруженном его женой. В настоящее время в усадьбе А.К.Толстого работает мемориальный литературный музей. Начиная с 1967 г., ежегодно в первое воскресенье сентября Днем поэзии в красногорском парке открывается Толстовская неделя литературы на Брянщине.

Вечером в ресторане «Судость»  в Красном Рогу состоялся банкет, на котором, кроме руководителей Почепа и района и нас, гостей, присутствовали и представители других районов Брянщины, некоторые руководители области. Был на банкете и очень интересный человек – Иван Петрович Вертелко, которому за участие в Афганской войне было присвоено звание Героя России. Воевал он там 9 лет – два срока Великой Отечественной. Родился в одном из сел Почепского района в многодетной крестьянской семье. В 1943-м, совсем мальчишкой, ушел на фронт, а затем воевал в Афганистане и от рядового солдата вырос до генерал-полковника, первого заместителя начальника погранвойск КГБ СССР. Его тост: «Как бы ни старались наши недруги из-за океана, как бы ни бесились махровые националисты всех мастей Украины и Белоруссии, им не удастся подорвать дружбу между славянскими народами наших стран» - был встречен громкими аплодисментами.

Вообще ужин проходил в очень теплой обстановке, и после нескольких тостов Иван Петрович попросил Геннадия Аркадьевича Каменного: «Гена, возьми себе на память любой орден из тех, что у меня на кителе, только спой еще раз песню о деревне, которую ты вчера пел в районном Доме культуры. Хотя я сейчас и живу в Москве, деревня для меня всегда будет близкой и родной». Геннадий Аркадьевич засмеялся и сказал: «Иван Петрович, я с удовольствием исполню эту песню еще столько раз, сколько Вы пожелаете. Ведь я, как и Вы, родился и рос не в столице. Эта песня и тема деревни меня так же, как и Вас, очень волнует. А ордена пусть остаются у тех, кто их заслужил». И спел эту песню, и потом в течение ужина исполнил ее еще раз.

Здесь же, в зале, всем гостям, приехавшим на празднование, руководство Почепа подарило замечательную книгу – «Почеп – славный город на Судости» (сборник исторических очерков), изданную в 2000-м году и посвященную 500-летию города. Фактический материал, который я использую в своих воспоминаниях о Почепе, большей частью взят из этой книги. Из нее же я впервые узнал, что именно в Почепе родился композитор Матвей Исакович Блантер. Его «Катюша» и другие песни закрепили за ним славу одного из лучших песенников страны. В 1975 г. ему было присвоено звание Народного артиста СССР, а в 1983-м – Героя социалистического труда. Матвей Исакович давно ушел из жизни, а его песни продолжают жить. Из Почепского района во время Великой Отечественной войны ушли на фронт и в партизанские отряды 25000 человек, и на всех фронтах они проявляли мужество и героизм. В исторической битве за Берлин участвовал минометчик Ф.В.Чернявский, уроженец Почепа, полный кавалер орденов Славы. Тремя орденами Боевого Красного знамени и другими орденами и медалями был награжден за военные подвиги командир эскадрильи пикирующих бомбардировщиков М.М.Папсуев. Командиром подводных крейсеров на Балтийском флоте был Е.Г.Шулаков (двоюродный брат Павла и Ольги Шулаковых, о которых я вспоминал в связи с событиями летом 1939 г. на почепском вокзале). Он прошел боевой путь от минера до контр-адмирала, награжден двумя орденами Ленина, орденами Боевого красного знамени, орденом Ушакова П степени и другими боевыми наградами. Восемь почепчан в годы Великой Отечественной войны и после нее удостоены звания Героя Советского Союза. Это С.В.Подлузский из деревни Надинка, А.Г.Ляпкин из села Алексеевск, И.Е.Середа из деревни Нижняя Злобинка, И.Н.Тупицын из села Шумарово (посмертно), Е.А.Дыскин из деревни Короткие, В.Е.Мельников из села Пушкари.

Интересно, что Ефим Анатольевич Дыскин был награжден посмертно, но вскоре выяснилось, что он жив и находится в одном из госпиталей Свердловска. Во время боя немецкие танки уничтожили три наши пушки, был выведен из строя почти весь командный состав батареи. Возле четвертой - уцелевшей – пушки остался один наводчик – рядовой Дыскин. Сам будучи четырежды ранен, этот молодой парнишка подбил из своей пушки восемь фашистских танков! За этот подвиг и было ему присвоено звание Героя. Во время моей поездки в Почеп генерал-майор Е.А.Дыскин жил в Санкт-Петербурге, он доктор медицинских наук, профессор, возглавлял кафедру в Военно-медицинской академии.

В знаменитом Параде Победы 1945 г. тоже участвовали представители Брянщины – Н.Р.Ноздря из села Староселье Почепского района, из Почепа.  А.А.Станков был участником трех Парадов Победы – 1945, 1955 и 2000 гг.

Но Почепской край гордится не только героями войны, но и людьми, добившимися великих успехов в области науки, культуры, медицины, образования и т.д. Читая с карандашом в руках подаренную мне книгу о Почепе (а в ней 330 страниц), я составил большой список достойных людей, которых Почепская земля дала России, и не только России. Это А.К.Толстой и А.М.Жемчужников (в 1900 г. он вместе с Л.Н.Толстым, В.Г.Короленко и А.П.Чеховым был избран почетным академиком по разряду изящной словесности), это известный композитор М.Блантер. Это 4 академика: И.Н.Басаргин – академик академии химических наук, Р.В.Сидоренко – академик Академии военных наук, К.З.Будин – академик Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, В.С.Шломин - академик  Академии естественных наук РФ. Это 11 докторов наук: С.С.Байдин, Б.Н.Басаргин, И.В.Белохонов, Е.С.Вайнштейн (друг моей юности), Л.С.Гапоненко, А.Г.Зюко, И.А.Камков, Ф.З.Канунова (Мовшиц), Г.Н.Лесков, В.В.Лунин, К.Г.Конопелько. Кроме этого, Почепская земля дала России дважды Лауреата Госпремии СССР В.Я.Нежлукто, трех заслуженных артистов России, трех заслуженных врачей, трех заслуженных работников культуры, десять заслуженных учителей, шестнадцать заслуженных работников сельского хозяйства.   

Местный поэт Анатолий Григорьевич Ковалев написал о родном городе такие строки:

И велик ты не очень

И не так знаменит,

Но название «Почеп»

Мне всегда говорит:

Здесь хорошие люди

Вечерами поют,

Здесь хорошие люди

В каждом доме живут…

 

Поскромничал Анатолий Григорьевич! Ведь Почепской район, который вместе с городом Почеп к 2000 г. насчитывал всего 52000 жителей, дал России и миру столько выдающихся талантливых людей, что этот факт может быть записан в книгу рекордов Гиннеса! Поэтому я бы первые строчки стихотворения А.Г.Ковалева записал так: 

 

Хоть велик ты не очень

                                        Но зато знаменит…

 

* * *

Полный впечатлений от встречи с родным городом, я возвратился домой, и здесь меня ожидал приятный сюрприз: члены кафедры, на которой я работал до выхода на пенсию, решили отметить мой 80-летний юбилей (4 октября 2000 г.) в стенах института.

В одной из аудиторий были накрыты столы (я, конечно, тоже принял в этом участие), собрались члены моей родной кафедры, преподаватели родственной кафедры вычислительной математики, некоторые работники деканата, включая самого декана, представители ректората института. Как и  положено в таких случаях, в мой адрес было сказано много хороших и теплых слов, произнесено много тостов. Мне были вручены адреса от ректората, деканата, от моей кафедры и от некоторых других кафедр института. Была непринужденная, очень теплая обстановка, все было очень трогательно, вспоминали дела минувших дней: мое увлечение спортом, особенно настольным теннисом, вспоминали, как я ходил на руках по кафедральной комнате, как делал стойку на стуле…

Вспоминали также мой 50-летний юбилей на ул. Калинина 17, который я отмечал в 1970 г., вскоре после нашего приезда в Ровно, и прощальный обед по случаю ухода на пенсию, который мне устроили в 1977 г. во дворе нашего дома. Было сказано много хороших слов и в адрес Любы, с которой большинство членов кафедры были знакомы и поражались ее гостеприимству. Все очень сожалели, что из-за болезни она не смогла присутствовать на этом празднике.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на дворе 2006 г., более шести лет прошло со дня той памятной встречи, но я никогда не забуду моих замечательных коллег и всегда буду вспоминать их добрым словом.

 

Смерть тети Шуры

 

Я уже писал, что в 1990 г. в возрасте 85 лет переехала жить в Ровно моя любимая тетя Шура (Шурочка, как мы все ее называли). Сначала она жила отдельно. Мы постоянно общались, вместе отмечали дни рождения, праздники, посещали могилу дяди Яши – ее родного брата. Ее соседи, с которыми она постепенно познакомилась, поражались, что и в 90 лет она прекрасно справлялась с хозяйством, сама покупала в магазине продукты, готовила себе обеды, убирала квартиру. А главное – что она в таком возрасте сохранила ясный ум и хорошую память!

Где-то в 1995 г. у нее на ногах появились гнойные язвочки, которые, несмотря на все принимаемые меры, со временем превратились в незаживающие трофические язвы. В 1996 г. мне с большим трудом (91 год!) удалось положить ее в инфекционное отделение горбольницы (в хирургическом ее отказались принять категорически). Когда я в очередной раз пришел ее навестить, мне сказали, что ночью ее увезли в ургентную хирургию по поводу ущемления паховой грыжи. Это отделение находится в другом корпусе, и когда я прибежал туда, то выяснил, что Шурочку срочно прооперировали и сейчас она в реанимации. Зав. отделением Б.И.Саботюк рассказал мне, что как только она проснулась после наркоза и открыла глаза, она, не спросив даже, что с ней и где она, сразу попросила позвонить мне и правильно назвала номер телефона. «Все, кто был в это время в палате, поразились такому поведению Вашей 91-летней тети, перенесшей такую тяжелую для ее возраста операцию», - заключил Б.И.Саботюк.

Четверо суток Шурочка пролежала в реанимации, потом ее перевели в общую палату. Здесь она развлекала больных, читая им наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева.

Из больницы мы, конечно, забрали ее к себе, т.к. она после операции очень ослабела и передвигаться по комнате могла только с помощью специального приспособления – «ходунка». Да и язвы на ногах не заживали, несмотря на то, что три раза в неделю приходила медсестра и делала ей перевязки, а раз в неделю приходил хирург (договориться с ними было не так просто!).

Люба уже тоже не могла передвигаться без «ходунка», так что на меня легла большая нагрузка. Шурочка все время просила меня, чтобы я устроил ее в пансионат для престарелых или в какое-нибудь подобное заведение: она понимала, как я устал и как мне тяжело с двумя больными людьми. Но три года, до осени 1999 г., я не предпринимал никаких попыток сделать это. В ноябре 1999 г. мне посоветовали съездить в Здолбунов (тот самый, откуда из железнодорожной больницы мы в свое время взяли детей) и посмотреть расположенный там интернат для престарелых. Без особого труда я встретился с главным врачом интерната, представился ему и сказал, что хочу поместить сюда свою 94-летнюю тетю – участницу Великой Отечественной войны, ленинградскую блокадницу. Он меня внимательно выслушал, поинтересовался состоянием ее здоровья и в конце разговора согласился принять ее – при наличии необходимых документов из собеса. При этом он заверил меня, что ее поместят в отдельную комнату, что перевязки на ногах ей будут делать ежедневно, что таких больных ежедневно осматривают врачи. Я не хотел спрашивать у него о состоянии дел с питанием, но из бесед с обитателями интерната выяснил, что оно, к сожалению, оставляет желать лучшего. Я по этому поводу не очень огорчился: если мы решим поместить сюда Шуру, то всегда можно приехать из Ровно и привезти ей какую-то еду.

Когда я покидал интернат, то неожиданно встретил свою бывшую студентку – Малу Михайловну Петригу: выяснилось, что она работает здесь зам. главврача по хозчасти. Я очень обрадовался этой встрече, рассказал ей, что привело меня сюда, и она пообещала мне любую помощь со своей стороны.

Вернувшись, я рассказал Любе о результатах своей поездки, и мы, посоветовавшись, решили поместить Шуру в этот интернат. Без особого труда в течение недели мы оформили все необходимые документы и получили направление, и в середине ноября мы с Мишей отвезли туда Шуру. Сначала ее одну поместили в двухместную комнату, но потом она сама попросила подселить к ней соседку, так как одной ей было скучно. Я регулярно, три раза в неделю, приезжал к ней, привозил различные продукты, а она меня постоянно ругала и повторяла одно и то же: «Авочка. мне, конечно, очень и очень приятно с тобой общаться, но прошу тебя, пожалуйста, измени хотя бы частоту этих посещений! Ведь в твоем возрасте эти поездки здоровья тебе не прибавляют». Но я доказывал, что общение с ней, очень любимым человеком, улучшает мое настроение и общее самочувствие и поэтому  уменьшать число поездок я не собираюсь.

Мала Михайловна сдержала свое обещание и почти ежедневно заходила к Шуре побеседовать, иногда заставляла ее поесть, иногда по моей просьбе сама приносила ей что-нибудь вкусненькое. Я до сих пор благодарен ей за это - и еще раз убедился, что хороших и благородных людей на свете гораздо больше, чем злых и подлых.

А между тем здоровье Шурочки постепенно ухудшалось: язвы на ногах не заживали, несмотря на то, что я по рекомендации врачей доставал разные лекарства, сдавало сердце – конечно, давали себя знать годы. Без моей или чьей-либо еще помощи она уже не могла ходить даже с «ходунком», не могла сама передвигаться по комнате и сходить в туалет, расположенный рядом в коридоре. К концу 1999 г. я, приезжая к ней, просиживал у ее постели по 4-5 часов, чувствуя, что жить ей оставалось недолго. Да и врачи придерживались того же мнения.

Мы отметили с ней новый, 2000-й год, даже выпили по 50 граммов  шампанского (врачи сказали, что это ей не повредит). Мы вспоминали ее жизнь в нашей семье в Жиздре, когда она в 19 лет после окончания педучилища учительствовала в деревне Мужитино, расположенной недалеко от Жиздры. Вспоминали Почеп, куда она часто приезжала в гости из Ленинграда во время отпусков. Конечно, вспоминали Ленинград, где она прожила почти 60 лет и где я учился до войны; и конечно, Ленинградскую блокаду.

20 января Шуре стало совсем плохо. Она понимала, что умирает, и попросила меня похоронить ее по еврейским законам. 21 января утром ее не стало. Вот совсем недавно – 5 августа 1999 г. - умерла Миррочка, моя сестра, а теперь ушел из жизни еще один любимый человек, моя тетя, Александра Зиновьевна Брук, или просто Шурочка, как я называл ее с детства. Похоронили ее, соблюдая еврейские обряды, - я выполнил ее последнюю просьбу. К сожалению, невозможно было похоронить ее на том же кладбище, где лежит ее родной брат Яков Зиновьевич Брук, т.к. оно давно закрыто для захоронения. Похоронили ее на новом кладбище со странным названием «Молодежное». В октябре 2002 г. на ее могиле мы поставили памятник.

До конца своей жизни я буду помнить свою любимую Шурочку, пусть земля будет ей пухом!

 

И еще – о добрых людях!

 

В один прекрасный зимний вечер 2002 г. у нас в квартире раздался телефонный звонок. Звонила женщина по поводу моего объявления в газете, в котором я предлагал свои услуги абитуриентам, желающим заниматься математикой: ее сын собирается поступать в институт. Я сказал ей, что этим вопросом нужно было интересоваться осенью прошлого года и что за четыре месяца подготовить в институт сложно даже очень способного школьника. Кроме того, у меня уже было достаточно учеников, и брать еще одного в мои планы не входило. Она все же уговорила меня дать свой адрес, а потом задала, мягко говоря, странный вопрос: «А какое у Вас образование?». – «Мехмат МГУ», - ответил я.

Назавтра к нам пришла вместе с сыном очаровательная женщина, назвавшаяся Оксаной Александровной, и прежде всего извинилась по поводу «глупого» вопроса о моем образовании. «Сейчас и жук и жаба, посредственные инженеры, окончившие заочно какой-нибудь технический ВУЗ, считают себя достаточно подготовленными для того, чтобы заниматься с абитуриентами по математике и физике, - сказала она, - поэтому я и поинтересовалась Вашим образованием».

Она объяснила, что ее сын Андрей собирается поступать в Киевский университет народного хозяйства и ему необходима помощь по математике. Сама она окончила наш УИИВХ, у нас оказалось много общих знакомых, и не только среди работников института, но и просто ровенчан. Мы довольно долго беседовали, и я убедился, что плюс ко всем ее женским достоинствам она еще и умна, а такое сочетание качеств встречается, прямо скажем, не так уж часто. Так что, несмотря на то, что я не собирался больше брать учеников, тем более в январе, отказать такой женщине я не смог и согласился заниматься с ее сыном. С тех пор прошло пять лет, и я благодарю Бога, что тогда не отказал этой замечательной женщине в ее просьбе.

Андрей звезд с неба не хватал, поэтому пришлось заниматься с ним усиленно, три раза в неделю, а во время школьных каникул и того чаще. Оксана Александровна внимательно следила за успехами сына, мы с ней часто перезванивались, иногда она приходила к нам, интересовалась нашим здоровьем, угощала нас чем-нибудь вкусным собственного изготовления. Конечно, мы говорили не только о состоянии дел у Андрея, но и обсуждали события в стране и мире, вообще разговаривали о жизни. Она оказалась очень интересным собеседником, образованным, интеллигентным человеком, хорошим рассказчиком. Узнав, что в Великом Новгороде у нас есть очень близкие родственники, она любезно предложила воспользоваться для переписки с ними ее электронным почтовым ящиком. Я, естественно, с благодарностью принял это предложение, и вот мы уже пять лет пользуемся этим видом связи. Теперь уже и я посещаю офис Оксаночки (так мы стали ее называть), отправляю письма новгородцам и получаю весточки от них. 

Наше знакомство переросло в большую дружбу. Андрей поступил в «свой» институт, а зимой 2003 г. Оксаночка привела ко мне на обучение своего младшего сына Алешу, ученика 9 класса. Помня наш первый разговор и учитывая, что Алеша слабее Андрея, она правильно решила, что ему нужно длительное время для усвоения школьного курса математики. Алеша занимался у меня два с половиной года, за это время мы полюбили Оксаночку как ближайшую родственницу, она стала для нас родным человеком. Как нам кажется, она тоже не считает нас просто знакомыми, и мы уверены, что если будет необходимо, она всегда нам поможет. Познакомились мы (к сожалению, только по телефону, т.к. она очень больная) и с мамой Оксаночки – Галиной Иосифовной. Она любящая мама и бабушка, прекрасная хозяйка, добрый, хороший человек. Салаты и сладости, ею приготовленные, частенько попадают к нам на стол. Алеша поступил в институт и первое время был моим частым гостем: у него были небольшие проблемы с высшей математикой.

В 2003 г. Оксана была у нас на Любином юбилее (80 лет!), а в 2005-м – на моем 80-летии, и на обоих торжествах произвела впечатление на всех присутствующих. «Супер-женщина!» - говорили они. Нам очень повезло, что на старости лет нам встретился такой замечательный человек, который стал для нас родным и близким!

 

* * *

Заканчивая свои воспоминания, не могу не сказать пару теплых слов в адрес женщин, работающих в еврейском благотворительном фонде «Хэсед ошер» в г.Ровно и выполняющих благородную работу по оказанию всевозможной помощи больным и старым людям. Они не считаются ни со своим временем, ни со своим здоровьем, чтобы облегчить жизнь нам, старикам.

Руководитель патронажной службы Алла Шамовна Цирлина и ее заместитель Валентина Николаевна Демчик очень помогли нам в последние годы и продолжают помогать сейчас, когда Люба превратилась в лежачую больную. С Аллой Шамовной нас связывает дружба с давних времен, еще до развала Советского Союза. В 1978 г. она, совсем молодая еще женщина, привела ко мне свою дочь Светочку для занятий математикой. А Валентина Николаевна начинала свою работу в Хэседе в качестве нашей патронажной сестры в то время, когда еще была жива моя тетя Шурочка. Мы очень привыкли к Валентине Николаевне, она нам очень помогала и даже навещала Шурочку в интернате в Здолбуново. Когда ее забрали у нас, мы очень переживали. За пару лет у нас побывало несколько патронажных сестер, и ни про одну из них мы не можем сказать ни одного плохого слова! Алла Шамовна хорошо разбирается в людях и подбирает для патронажа работящих и честных женщин. Несколько лет назад она направила к нам Марию Антоновну Гаврилюк – также очень хорошую, честную, добрую, порядочную, работящую женщину. Она не отказывается ни от какой работы: и квартиру уберет, и ковры почистит, и на рынок за продуктами сходит, и в аптеку сбегает, и обед сварит. А весной и на нашем земельном участке поработает, хотя это и не входит в ее прямые обязанности. За эти годы Машенька, как мы стали ее называть, стала членом нашей семьи, родным человеком, и мы молим Бога, чтобы она еще долго-долго у нас работала! Вот такой прекрасный человек достался нам по жребию. А может, и не по жребию: и Алла Шамовна, и Валентина Николаевна относятся к нам с большой симпатией и стараются сделать для нас все, что в их силах.

И я еще раз утверждаю: ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ НА СВЕТЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПЛОХИХ!

 

г.Ровно. 2000 – 2006 гг.

                                                    назад